– А теперь слушай меня, – все эти отчаянные мысли, видимо, пронеслись по лицу женщины. Именно поэтому, дальше Юрий говорил жестко и безапелляционно. – Это выбор нашего сына. Сознательный, взрослый, личный. Он выбрал именно эту девушку. И этого достаточно, чтобы мы его выбор одобрили. Поняла?

Татьяна собиралась возразить…

– Он. Так. Решил. Что непонятно?

– Он не понимает, насколько это опасно…

– Что опасно?

– Она… Она опасна…

– Она – Настя. Избранница нашего сына. Девушка, которую он привел к нам затем, чтобы представить. Не спросить разрешения, не ради одобрения. Он просто ставит нас перед фактом, Таня. И это нормально. Если бы я спрашивал у своих родителей, одобряют ли они тебя… Глеб у нас не родился бы. Потому делай так, как я говорю, и выбрось из головы эту паническую придурь. Ясно?

Северова прерывисто кивнула.

– Хорошо, тогда сейчас мы возьмем торт, вернемся, и ты не будешь больше смотреть на Настю волком. Не будешь смотреть так, как она-то на нас не смотрит. Хотя могла бы, помнишь об этом?

Снова кивок.

– И он действительно у нее на крючке, Тань, – уловив смену в настроении жены, Юрий тоже немного расслабился, выпрямился, подошел. – Любит он ее, – а потом обнял, поглаживая по подрагивающей спине.

***

Когда чета Северовых вернулась, Татьяна пыталась проявить радушие куда старательней.

Но спокойно выдохнуть Настя смогла только после того, как Глеб завел мотор в машине, выруливая на дорогу.

Они едут домой. К себе домой. Туда, где нет никого, кроме них. Туда, где им так комфортно. Туда, куда сейчас так нестерпимо хочется.

Глеб явно разделял ее мысли на этот счет. Бросил быстрый взгляд, улыбнулся, правда немного нервно.

– Ну все, мелкая. Считай, самое страшное позади. В следующий раз на свадьбу пригласим, а потом на юбилей младшего ребенка. Лет на десять. Согласна?

Настя посмотрела на Глеба укоризненно – нельзя так о родителях, неправильно это, но… к своему стыду, была полностью согласна.

Ему сложно с ее матерью. Однажды, когда Настя задержалась дома, а телефон-предатель разрядился, Глеб не выдержал. Зайти не решился, расхрабрился только на то, чтоб позвонить. Наталья взяла тогда трубку, сказала, что дочь уже спускается, а потом быстро скинула, чувствуя, как сердце выскакивает из груди.

Он потом весь вечер ходил, как пришибленный, Настя понимала почему, он сам сказал, но поделать ничего не могла. Этот звонок подорвал пару мин с обеих сторон. Но тоже ведь шаг навстречу.

Ему сложно с ее матерью, а самой Насте было сложно с его родителями. Он видел в глазах и слышал в голосе Натальи отчаянную боль из-за потери мужа, в которой отчасти была его вина, Настя же видела в глазах Татьяны укор за то, что является вечным напоминанием сыну о происшествии семилетней давности.

Им всем было сложно, но Настя с Глебом очень старались, о чем ни капельки не жалели.

– Почему Имагин? – этим вечером у них в квартире снова сломался кондиционер. Жужжал, жужжал и дожужжался. На календаре – конец сентября, порядочной осени, даже будь она барышней-копушей, давно пора бы прийти, а она все никак не может собраться или добраться.

Так вот, на календаре конец сентября, на градуснике – плюс тридцать… вечером, а кондиционер приказал долго жить.

Настя поставила два стакана с лимонадом на журнальный столик, сама опустилась на диван рядом с Имагиным, проверявшим почту на ноутбуке. Посидела так несколько секунд, а потом легла, уткнувшись затылком в мужское бедро.

– В смысле? – он же, продолжая набирать левой рукой какой-то текст, освободил правую, позволяя тут же ухватиться за нее, чтобы заняться изучением. Настя поглаживала подушечки, водила по полосам на ладони, снова сравнивала со своей, смотрела, совпадают ли те самые линии, которые вроде как любви и жизни. Должны совпадать.

– Почему ты выбрал именно эту фамилию? Это мамина?

Допечатав, Глеб закрыл крышку ноутбука, отставил, давая возможность довольной таким развитием событий Насте подползти повыше, устроиться удобней. Смирившись, что правая рука ему больше не принадлежит, левой Имагин провел по собранным в хвост волосам девушки.

– Нет, не мамина. Просто… Не знаю, почему. Когда ехал решать вопрос, слушал какую-то дурацкую передачу о бабочках. Они там повторяли 'имаго-имаго', освобождались от коконов, превращались из куколок в мотыльков, потому, когда нужно было определиться, самое умное, что пришло в голову – Имагин.

– А почему вообще было так необходимо менять? – Настя опустила его руку на свой живот, позволяя нежно водить пальцами по коже.

– После того… как это случилось, – пальцы на секунду застыли, чтобы через мгновение продолжить механически двигаться. То, что они могут вот так разговаривать на подобные темы – это достижение и Глеба, и Насти. Прошлое не вычеркнешь из жизни. Для них обоих эта тема болезненная, но не запретная. Запрет только один – поднимать ее, когда злятся. – Я долго пытался вспомнить. Хотел именно вспомнить, действительно ли мы с Лехой тогда поменялись, или это мой мозг так защищался, создавая лже-воспоминания.

– Экспертизы же проводили…

– Проводили. Но там ведь тоже никто не давал сто процентов. А мне нужны были сто. Думать, что из-за тебя погибли люди, Насть, это ужасно. Хочется отмыться. А отмыться нереально. Так вот, согласился и на гипноз, и на терапию тоже. Но я хотел, чтоб мне помогли вспомнить, а меня пытались заставить забыть, пережить… Из моей жизни пропали мотоциклы, я переехал в эту квартиру, расстался с подругой, с которой был тогда, пошел работать к отцу, учебу бросил на год.

– И фамилию сменил?

– Да. Фамилию тоже сменил. Вот уже семь лет, как Имагин.

– Мне нравится, – Настя выслушала его внимательно, погладила по руке, будто одобряя, ну или ободряя. – И ты до сих пор… до сих пор думаешь, что мог быть за рулем?

Глеб ответил не сразу. Сначала бросил на нее быстрый взгляд. Настя смотрела не на него – на стену, в глазах ни боли, ни гнева, ни ненависти. А он боялся только этого. Что по какой-то причине терпит, а сама ненавидит. Есть ведь, за что ненавидеть.

– Пока не буду убежден на все сто процентов, буду сомневаться.

– Как ты собираешься убедиться на все сто? – девушка запрокинула голову, заглядывая в его лицо.

А Глеб пожал плечами – не знал. Может, когда-то память окончательно вернется, выстроит все в ряд без белых пятен. Тогда будет уверен на все сто. Он этого одновременно хотел и боялся – а вдруг окажется, что за рулем был все же он? Вдруг окажется, что именно он виновен в смерти друга и отца любимой? Сможет признаться в этом Насте?

Она-то простила ему то, что сидел сзади. А если окажется, что своими руками..?